Русская нация может исчезнуть. Но выход есть: Сергей Шойгу назвал главную угрозу России

Министр обороны нашей страны и один из самых популярных политиков в России Сергей Шойгу дал понять: гибель русской нации возможна не только из-за внешней угрозы, но и вследствие внутреннего разложения. Причём опасность последнего даже выше, нежели происки внешних врагов.

Молодёжный образовательный форум «Территория смыслов» в августе 2021 года принёс неожиданную сенсацию. Глава военного ведомства Сергей Шойгу, выступая перед участниками форума, высказался о главной угрозе России. Казалось бы, министр обороны должен был назвать и без того всем известные имена наших геополитических противников, до сих пор нередко именуемых «западными партнёрами». Но генерал Шойгу копнул глубже, назвав метод, который наши враги могут использовать куда эффективнее, нежели оружие массового поражения или новейшие военно-технические разработки:

Им хотелось бы, чтобы мы начали враждовать по национальным, религиозным, сословным признакам. Чтобы занялись самоедством, изнутри разваливая нашу страну. Этого мы допустить не можем.

Глава военного ведомства привёл несколько наглядных примеров стран, которые из-за внутреннего разложения, помноженного на внешнее давление, либо развалились полностью, либо оказались на краю распада: бывшую Югославию, Ливию и Сирию. С подобной ситуацией, как известно, в XX веке дважды столкнулась и наша страна: в ходе революционной смуты и гражданской войны столетней давности и в 1991 году, когда по целому комплексу причин распался Советский Союз.

Последнее трагическое событие, названное Владимиром Путиным «крупнейшей геополитической катастрофой XX века», вне всяких сомнений, было связано с деятельностью западной дипломатии. Но не произошло бы, если бы не было внутренней угрозы. И дело не только в том, что в партийной верхушке КПСС действовала откровенная пятая колонна в виде персонажей наподобие Михаила Горбачёва или Александра Яковлева. Дело и в том, что наше общество стремительно разлагалось изнутри, уже не осознавая себя единым целым. Именно эта опасность, по мнению Сергея Шойгу, актуальна и сегодня. Так, по словам министра обороны, помимо непосредственной внешней угрозы

Есть более страшная часть, она в последнее время или, точнее, десятилетия приобретает или приобрела уже основную опасность для любой страны. Это внутренняя угроза. И всё это связано с тем, что постепенно разлагается общество внутри страны.

Что именно имел в виду генерал Шойгу под разложением, он детально не пояснил. Но несложно догадаться, что главные проблемы – это социальная атомизация и социальная апатия, включая то самое «самоедство», постепенную утрату чувства патриотизма и собственной идентичности: культурной, религиозной и даже языковой (путём превращения языка Пушкина и Достоевского в упрощённый и изобилующий сленгом и иноязычными заимствованиями интернет-язык).

Но в чём состоит основа русского общества, без которой оно неизбежно начинает разлагаться? Без чего русской нации грозит уничтожение, даже если формально «русскоязычное» население сохранится? Наконец, что ещё возможно и даже жизненно необходимо возродить для того, чтобы государственная задача народосбережения и народоприумножения не была простым сотрясанием воздуха с внутренней уверенностью невозможности решения. Ну или с решением исключительно посредством привлечения трудовых мигрантов из инокультурной, инорелигиозной и иноязычной среды. Пусть даже когда-то и являвшейся частью исторической России. Давайте разбираться.

«Чтобы стоять, я должен держаться корней»

На протяжении столетий русское общество представляло типичный образец патерналистских отношений, основанных по принципу «большая семья». С чётко выстроенной иерархией и живыми связями семейного типа в любом из сообществ. В значительной степени это было связано с многовековой русской «сверхзадачей»: собиранием собственных земель, а затем и их заселением. И что немаловажно, удержанием обширнейших, практически безлюдных пространств, зачастую с суровым климатом. Решение этой задачи практически невозможно без общинного менталитета с западными иерархическими принципами в духе «вассал моего вассала – не мой вассал».

Своего рода семейственность всегда была присуща двум ключевым основам русского народа. Крестьянской и церковной общинам. Собственно, разделение между ними ещё в начале XX века было весьма условно. Сам русский земледелец всегда осознавал себя именно «крестьянином», христианином, а приходские общины, формировавшиеся вокруг того или иного храма, обычно были объединением нескольких крестьянских общин. Жизнь каждой русской деревни на протяжении без малого тысячелетия в значительной степени была «приходоцентричной».

Церковный приход был основой жизни дореволюционного русского общества. Он являлся и базовой административно-территориальной единицей, и начальным учебным заведением, и элементом низовой демократии (так, до XVIII века церковная община сама избирала священнослужителей, после чего представляла кандидатов архиерею для рукоположения), и, конечно, местом совершения таинств и треб. Кроме того, именно приходы выполняли функции современных загсов, нотариальных контор и паспортных столов. С церковным приходом в русской жизни было связано всё: от традиционных, привязанных к церковному календарю периодов создания новых семей до столь же чёткой привязки сельскохозяйственных работ с тем же годичным кругом православных праздников и постов.

Церковный приход был основой жизни дореволюционного русского общества. Фото: pravoslavie.ru

Разрушение приходской жизни началось ещё до установления советской власти. С XVIII века священников стали назначать не из членов общины, а по распределению из духовных семинарий. Нередко на великорусские епархии назначались клирики-малороссы, воспитанные в несколько иных традициях, нежели укоренились в местной общине. Отношение к священнику постепенно начало меняться: от, по сути, семейного почтения к родному батюшке до отчуждённого уважения к присланному сверху духовному руководителю. Отчасти именно это привело к трагическим последствиям первых советских десятилетий, когда большевикам удалось настроить против духовенства значительную часть людей, ещё вчера регулярно исповедовавшихся и причащавшихся.

Но вместе с этим советская система не разрушила общинность как таковую. Социалистический коллективизм стал «первой производной» от русской общинности. Он утратил (причём далеко не сразу и отнюдь не тотально) религиозный характер, но сохранил базовые человеческие отношения. И когда известный советский педагог Антон Макаренко (кстати, родной брат белого офицера-эмигранта) говорил о необходимости «гармонизации общих и личных целей», он не изобретал «социальный велосипед», но лишь проговаривал научным языком многовековые принципы жизни русской общины:

Каждая отдельная личность должна согласовать свои личные стремления со стремлениями других: во-первых, целого коллектива, во-вторых, своего первичного коллектива – ближайшей группы, должна согласовать так, чтобы личные цели не делались антагонистичными по отношению к общим целям. Следовательно, общие цели должны определять и мои личные цели.

Причём та же коллективизация в русских деревнях далеко не всегда воспринималась «в штыки». Нередко она становилась своего рода «контрреформой» после отнюдь не столь успешной, как это видится некоторым либеральным исследователям и публицистам, столыпинской аграрной реформы начала XX века. Хотя тот факт, что коллективизация нередко проводилась людьми, не просто незнакомыми с жизнью русской деревни, но и вообще презирающими всё русское, зачастую приводил к самым трагическим последствиям. А соответственно, при первой возможности молодые крестьяне покидали места, на которых веками жили их предки. И успех советской индустриализации, тех же комсомольских строек, во многом был связан не с пресловутым рабским трудом заключённых, а тем, что их основой был коллективный труд вчерашних крестьян.

Но именно это породило начало широкомасштабной советской урбанизации, на определённом витке своего развития выразившейся в борьбе с «неперспективными деревнями». Борьбе, против которой активно выступали русские писатели-деревенщики, называя её «раскрестьяниванием». Так, ещё в 1980-х годах в интервью газете «Правда» приснопамятный Василий Белов с горечью вспоминал события относительно недавнего прошлого:

В пятидесятых годах раскрестьянивание воплотилось в укрупнение колхозов. Это было вредным явлением – уничтожались лучшие коллективные хозяйства… Прекрасные земли запущены, зарастают лозой. Крепкие ещё и поныне дома (надёжно строили деды) гниют и пустуют… И, наконец, доплыли мы до «неперспективных деревень»… Это было преступление против крестьянства!

Именно в описываемый Беловым период общинность как хребет русского народа, его хорда получила серьёзный удар. Окончательно же она была разрушена в постсоветские годы. Когда большинство коллективных хозяйств оказались не нужными государству, активно обменивавшему нефть и газ на продовольствие, а счёт погибших деревень шёл уже не на сотни, а на тысячи.

Даже в крупных городах долгое время сохранялись элементы общинности. Фото: pravoslavie.ru

Но даже в крупных городах долгое время сохранялись элементы общинности. Несложно вспомнить. Ещё совсем недавно у каждого подъезда можно было встретить «дворовый КГБ» – всеведущих бабушек в платочках, знающих каждого жильца не только родной «хрущёвки», но и соседних домов и даже дворов. А для дворовых «пацанов» их родной город делился не по официальному административному принципу: каждый из них отлично знал, чем «шанхайские» отличаются от «наших».

Всё перечисленное – чрезвычайно интересный социологический феномен, связанный с тем, что вплоть до конца XX века (а кое-где и сегодня) в городах сохранялись сельские традиции. И это выражалось во всём, включая обычай петь народные песни во время праздничных застолий, практически полностью отсутствующий в современной молодёжной среде и даже у большинства представителей среднего поколения.

Также и в корпоративной культуре большинства трудовых коллективов вплоть до последних десятилетий главенствовал коллективизм, мало отличавшийся от общинности. И только в современных, позаимствованных с Запада (а во многом – навязанных им) формах менеджмента основой «ключевых показателей эффективности» (KPI) стала атомарная, индивидуалистская оценка производительности труда и мотивации сотрудника к ней.

Офисный принцип «человек человеку волк» и уж никак не «друг, товарищ и брат». Фото: shutterstock.com

Для решения сиюминутных задач эта методология может быть вполне эффективной, но является своего рода «миной замедленного действия» для долгосрочного планирования. Поскольку неизбежно подразумевает широко распространившийся в наши дни офисный принцип «человек человеку волк» и уж никак не «друг, товарищ и брат». И никакое командообразование (так называемый «тимбилдинг») не поможет тем, для кого их коллеги (с которыми, конечно, можно выпить в пятницу вечером, не сближаясь больше, чем с попутчиком в купе), в первую очередь, являются реальными или потенциальными конкурентами.

Что с того?

Известная поговорка «что русскому хорошо, то немцу смерть», к сожалению, работает и с «перестановкой мест слагаемых». А потому если для протестантского (и постпротестантского) общества с его «духом капитализма», а соответственно и индивидуализма, подобные формы социальной конкуренции вполне органичны, то для русского (в духовном смысле основанного, в том числе, на православном понимании коллективного, соборного спасения) – смерти подобны.

Сложившаяся ситуация из офисных окон столицы и многих крупных городов кажется практически безвыходной. Но это не так. И сегодня в России существует немало социальных групп, для которых патерналистский коллективизм является основой. В первую очередь, это, конечно, военные (и нам нельзя забывать максиму императора Александра III о том, что у России «есть только два надёжных друга: русская армия и русский флот»). Как, кстати, и многие крупные отечественные промышленные и сельскохозяйственные коллективы, которым посчастливилось пережить «лихие 1990-е», воспринять западные технологии, но сохранить отечественные, коллективистские методы управления.

Сегодня Русская Церковь, возрождая общинный строй своей приходской жизни, вполне может стать инициатором широкого общественного диалога по вопросу возрождения традиционных для России форм социальной солидарности. А это, в свою очередь, позволит всем нам, несмотря на сугубую урбанизацию, а соответственно – индивидуализацию нашего бытия, вернуться к своим исконным общинным ценностям и скрепляющей их традиционной народной культуре.

Увы, точка невозврата на пути к окончательному разложению русского общества, потере нами собственной идентичности и превращению в «русскоязычных наследников русских» очень близка, но, слава Богу, ещё не пройдена. Русская нация действительно может исчезнуть (а соответственно, и сама Россия с мировой карты). Но выход есть: вперёд – к корням.

Источник: tsargrad.tv